«Стрельцов говорил мне: «Миша, поверь, сидеть должен был другой человек». Большое интервью Михаила Гершковича

Сегодня исполняется 73 года главе Объединения отечественных тренеров, а в прошлом — яркому форварду московских «Локомотива», «Торпедо» и «Динамо» Михаилу Гершковичу. Это интервью с ним обозревателя «СЭ» — просто учебник истории нашего футбола

В Одессе о нем сочиняли анекдоты

В Одессе, где появились на свет мои родители, с удовольствием рассказывают еврейский анекдот. В 1960-е годы «Торпедо» обыграло на стадионе Черноморского пароходства «Черноморец» — 1:0. Один болельщик, не ходивший на стадион, спрашивает другого: «Какой счет?» — «Проиграли — 0:1». — «Кто забил?» — «Гершкович». — «И шо, таки засчитали?!»

Герою этого анекдота сегодня исполняется семьдесят три. Молодое поколение знает его как председателя Объединения отечественных тренеров, постоянного критика иностранных специалистов и автора идеи о налоге для клубов на тренеров из-за рубежа. Но у него было славное футбольное прошлое. С детства в ФШМ, а потом и на протяжении разных этапов карьеры в «Локомотиве» и «Динамо», его тренировал Константин Бесков. Эдуард Стрельцов уже после выхода из заключения называл его лучшим партнером по «Торпедо» — ведь с другом юности Валентином Ивановым, рано завершившим карьеру, он на этом этапе успел отыграть совсем недолго. В сборную его вызывали сплошь тренеры-легенды — Михаил Якушин и Гавриил Качалин, отношения с которым у нашего героя не сложились.

Перейдя в «Динамо», Гершкович доходил до финала Кубка кубков 1972 года, а начальником той команды был Лев Яшин. Михаил Данилович стал участником последнего на сегодня чемпионства бело-голубых — в весеннем чемпионате 1976 года. Участвовал он и в динамовском турне по США в начале 1979-го, после чего один не в меру бдительный начальник стукнул на главного тренера Александра Севидова, того уволили из созданной им блистательной команды, а жена Сан Саныча наложила на «Динамо» легендарное проклятье, которое работает до сих пор.

Михаил Гершкович. Фото Александр Федоров

У Гершковича такая биография, играл и общался он с такими людьми, находился в эпицентре таких событий, что это интервью превратилось в учебник истории нашего футбола. Но начали-таки с одесского анекдота. Михаил Данилович рассмеялся:

— Это старый анекдот, и я слышал его в разных интерпретациях. Либо муж с женой на кухне разговаривают, либо вот, как у вас, болельщики.

— Меня больше интересует, был ли в реальности такой матч в Одессе, в котором вы забили победный мяч?

— Не припомню. В Одессе, конечно, играл. А забивал «Черноморцу» — в Москве, в Лужниках. Думаю, что анекдот не привязан к какой-то конкретной игре — это просто народное творчество.

— В советском футболе было мало евреев, и на каждого обращали внимание. Левин-Коган из Ленинграда, которого за фамилию называли «дважды еврей Советского Союза». Виктор Каневский из Киева, которого заставили сменить отчество с Израилевича на Ильича, а потом он уехал в Америку. Ваш одноклубник по «Торпедо» Давид Паис. Валерий Рейнгольд, которого многие считали немцем, но он рассказал мне, что его отец еврей. А вам приходилось сталкиваться с антисемитизмом, будь то на поле, в раздевалке или в кабинетах?

— Моя мать — русская, отец — еврей. Никогда в жизни меня никто не обзывал и не преследовал по национальному признаку. Так что иду по жизни уверенно и не чувствую себя какой-то жертвой. Фамилию не менял, и никто мне этого не предлагал.

— Чем занимались ваши родители и как они отнеслись к тому, что вы решили стать футболистом?

— Отец — геолог, долгое время работал на Севере. Вскоре после моего рождения уехал в командировку — возглавлял геологические партии — и вернулся только через три года. Мать была домохозяйкой и воспитывала троих детей. У меня два старших брата, оба закончили МИСИ и работали по профессии, инженерами-строителями. Старшему сейчас восемьдесят восемь, среднему — восемьдесят три. Футбол они тоже любили, но дальше любительской игры дело у них не пошло.

А вот по поводу моего будущего ни у кого даже сомнений не было — есть даже фотографии в два года, где я уже с мячом. В семье был изначальный настрой, что я должен стать футболистом. Повезло еще в том, что родился на Добровольческой улице, недалеко от Таганки, и в доме по соседству жил выдающийся тренер Владимир Блинков, который еще в 1928 году играл за сборную РСФСР. С 8-9 лет он начал приучать меня к тренировкам, давал напутствия. Как и все тогда, летом занимались футболом, зимой — хоккеем.

И отец болел, и оба брата болеют за «Спартак». Поэтому сначала меня отвели туда. Тогда был клуб — и меня взяли играть за 46-й год (Гершкович — 48-го. — Прим. И.Р.). Потом стали создаваться футбольные школы, в том числе спартаковская, — и мы сыграли клубом против школы. Выиграли 5:1, я забил пару мячей. Мои братья узнали, что в школе лучше условия, там работают более квалифицированные тренеры, и повели меня записываться туда. Тренером там был легендарный форвард довоенного «Спартака» Владимир Степанов.

— Тот, что потерял ногу, попав под трамвай?

— Да. Привели меня к нему и говорят — вот, мальчики играли три дня назад, обыграли вас — 5:1, наш два гола забил. Возьмите его к себе! Степанов на всех нас посмотрел и вдруг как осерчал: «Что вы мне тут мозги вправляете, я с этим вруном даже общаться не хочу!» И выгнал нас. (Смеется.)

— С чего он решил, что вы врете?

— Почему-то он меня не запомнил и решил, что я в том матче не играл. Что ж, нет так нет, и братья повели меня на просмотр в ФШМ к самому Бескову. Константин Иванович только недавно закончил играть и был старшим тренером этой очень престижной Футбольной школы молодежи. У него были просмотры, которые он сам устраивал и проводил. На них выстраивалась дикая очередь, полная трибуна ребят. Он посмотрел меня — и отобрал. Так все и пошло.

— Каким был начинающий тренер Бесков?

— Для нас, мальчишек, — колоссальный авторитет. С его тогдашним уровнем мастерства и здоровьем он все показывал сам — как бить, обводить, пасовать и т. д. Слово «Бесков» было для нас синонимом великолепия.

— Но детям же хотелось развлекаться, а Константин Иванович по натуре своей был воспитателем, причем довольно ворчливым. Это пацанов не раздражало?

— Нет. Попасть в то время в ФШМ означало то, что тебе присваивают определенный знак качества. Это была лучшая школа в Москве, и каждый дорожил тем, что туда попал. Там был очень высокий уровень дисциплины, отношения к тренировкам. Также требовалась хорошая успеваемость, поэтому даже в мыслях ни у кого не было на что-то раздражаться.

На первенство Москвы в то время играли пять возрастов, и четыре младших в ФШМ в одну калитку выносили всех соперников. И только пятый, выпускной, пошатывало, потому что там уже играли вторые номера. Первые к тому времени уже бегали за дубль.

— Бесков и позвал вас в «Локомотив», возглавив его?

— Нет. В 1965-м я уже играл за юношескую сборную СССР, старшим тренером которой был Евгений Лядин. Он и сказал, что «Локомотив» хочет меня пригласить на юношескую ставку, которая составляла 50 рублей. А в 1966-м туда пришел Бесков, после чего я и начал заниматься с основным составом. Правда, это нужно было совмещать с юношеской сборной СССР, с которой мы стали чемпионами Европы.

Но, вернувшись с турнира, мы с Володей Козловым начали играть почти во всех матчах. Бесков создавал новую команду, в которой было еще много перспективных ребят. А тех, кто играл раньше, он посадил на скамейку. Они начали его «плавить», и им это удалось.

— И вы ушли в «Торпедо»?

— Не сразу. Вместо Бескова назначили Валентина Бубукина. Он играл с многими из тех, кто бунтовал, но ничего не стал менять и продолжил «бесковское» направление. С Бубукиным мы во втором круге многих обыграли. Но, несмотря на успехи, мы с Козловым договорились, что после сезона уйдем из «Локомотива». Потому что убрали тренера, который дал нам путевку в жизнь.

Предложения были отовсюду. Но моей мечтой было поиграть за «Торпедо» вместе со Стрельцовым. Нас с Володей прилично терзали — и дисквалифицировали, и кого только ни присылали нас увещевать. Но мы твердо стояли на своем. Видимо, люди поняли, что возвращать нас в «Локомотив» бесполезно, а терять для футбола двух молодых талантливых ребят не захотели.

В начале 1967-го мы оба были дисквалифицированы. Я начал играть с конца первого круга, Козлов — с начала второго. Причем он пошел в «Динамо» к Бескову, а я — в «Торпедо». Я бы, может, тоже пошел к Константину Ивановичу, но меня пригласили автозаводцы, и сам Бесков мне сказал: «Иди в «Торпедо». И уже когда я там был, Бесков принял «Динамо».

— А в любимый отцом и братьями «Спартак» не звали?

— Тогда — нет. Хотя уже позже, когда я переходил из «Торпедо» в «Динамо», был такой разговор. Начали обсуждать, но я узнал, что старший тренер «Спартака» сказал: «Нет, он не подходит нам по стилю».

— Николай Гуляев?

— Нет. Эту историю я рассказывал года полтора назад в РФС, и такой же вопрос задал Никита Симонян. Я говорю: «Никита Павлович, это были вы!» — «Да не может быть такого!» Но это действительно был он. (Смеется.)

— Вернемся к «Локомотиву». До Юрия Семина он считался пятым колесом в телеге московского футбола, хотя там поработали почти все великие советские тренеры. Организация процесса слабенькая была?

— Нет, потому что Министерство путей сообщения, которое за клубом стояло, было мощнейшей структурой. Хорошие условия, доплаты — все было нормально. Но с «Динамо», ЦСКА, «Торпедо» и особенно «Спартаком» железнодорожникам тягаться было тяжело, хотя в 1957-м они выиграли Кубок СССР. Но все, кто играл в «Локомотиве», стремились перейти в более именитые команды.

В 1966-м году министром путей сообщения был Борис Бещев. Он часто приезжал к нам на базу. Помню, после матча второго круга в Донецке в московский аэропорт встречать нас приехала «Чайка».

— Крутейший по советским временам автомобиль. Это с чего бы такая честь?

— Посадили в нее старшего тренера Бубукина, меня и Козлова — и привезли к министру. Потому что они уже чувствовали, что мы уходим. Бещев очень много расспрашивал и подарил золотые часы, на которых написано: «От министра путей сообщения». Храню их до сих пор.

А почему у «Локомотива» долго не получалось — может, руководители часто вмешивались, не хватало терпения. Но в 1990-е хорошо совпало, что объединились три человека — Юрий Семин, Валерий Филатов и министр Николай Аксененко, тонкий психолог, человек, любивший футбол и, главное, доверявший профессионалам.

— За ваш первый сезон в «Торпедо» сменились три тренера. До февраля был Виктор Марьенко, выигравший чемпионат СССР в 65-м. Потом до июля — Николай Морозов, в 66-м занявший четвертое место на ЧМ-66. А с июля пришел только закончивший играть Валентин Иванов. Что там творилось?

— Я пришел в конце 66-го и начал тренироваться с Марьенко. Что потом произошло — не знаю, но команду возглавил Морозов, торпедовский человек. Однако у него что-то не пошло. Мне кажется, там не обошлось без Воронина, Стрельцова и их товарища Иванова, уже закончившего играть.

Помню, на сборах на юге мы с Валентином Козьмичом, который начал работать с дублем, составили пару нападающих, и я сделал хет-трик с его передач. За основу мне играть тогда еще не разрешали. Это была моя единственная игра с Ивановым.

Как-то раз проиграли с дублем на выезде. После игры зашли попить пивка. Мы, молодые, и с нами нападающий Щербаков, постарше. Сидим — и тут Иванов входит. Мы сразу съежились, а Щербаков кладет мне руку на плечо и говорит: «Да не бойтесь! Козьмич старшим будет». Прилетаем обратно — и Козьмича действительно назначают.

— Говорят, именно Воронин со Стрельцовым и упросили руководство, а также самого Иванова, чтобы он возглавил команду.

— Думаю, это близко к истине. Не могу за это ручаться, поскольку мы были совсем молодыми, и никто нас в известность не ставил. Но мне кажется, они приложили к этому руку.

Иванов оказался очень требовательным тренером. Но там была одна проблема. Козьмич хотел видеть тот уровень, которым сам обладал как выдающийся игрок. Однако это было практически невозможно. Полагаю, ему это по жизни мешало, поскольку он был максималистом. Его ожидания, что люди будут играть так же, как он, не сослужило ему добрую службу в тренерском деле.

— Удивительно, что уже позже, в 80-е, «Торпедо» Иванова-тренера уже играло в простой футбол, совсем не изысканный, как команда его времен.

— Это правда. Я тоже был удивлен, что такой тонкий в прошлом футболист, как Валентин Козьмич, настолько упростил игру. Наверное, понял, что такого искусства уже не добьется, и решил, что с такими футболистами истина в простоте.

— Лидия Иванова рассказывала, что, когда у «Торпедо» что-то не шло, Козьмич мог повести игроков в литейный цех ЗИЛа, чтобы показать, в каких условиях люди работают. И это многим вправляло мозги.

— При мне такого никогда не было. Но мы и играли хорошо. Может, это речь идет уже о 80-х годах. На ЗИЛе мы бывали, встречались с рабочими. На субботниках, когда они конвейеры запускали, нас ставили, но минут на тридцать. Гайки позакручиваем, с рабочими пообщаемся — и вперед.

— Помните момент знакомства со Стрельцовым?

— В 67-м я приехал на предсезонный сбор «Торпедо» на базе министерства обороны. Там Эдуарда еще не было. Они с Валерием Ворониным и Анзором Кавазашвили были в составе сборной за границей и прилетели позже. Тогда и познакомились. Мне еще не исполнилось и девятнадцати, но они уже знали обо мне и приняли очень хорошо. Честно сказать, даже начали опекать, не давали никому в обиду ни на футбольном поле, ни в жизни.

Подружились — а Валера через какое-то время приобщил и к артистическому миру, с которым был очень дружен. В частности, именно благодаря ему я познакомился с Иосифом Кобзоном, который появлялся на спортивных тусовках, и мы часто пересекались. Футболисты часто общались с хоккеистами, и одним из главнейших событий года в Москве был хоккейный «Приз «Известий». Накануне его старта в кинотеатре «Варшава» всегда проходил прием, и на него приезжали артисты. Иосиф Давыдович практически всякий раз там бывал. За клубы он не болел, но очень переживал за сборную СССР по всем видам спорта.

— Со стороны отсидевшего Стрельцова по отношению к молодым игрокам была какая-то дедовщина?

— Абсолютно никакой. Эдик никогда в жизни даже голос не повышал. И не так часто подсказывал. Говорил: «Смотрите, что надо делать, и учитесь играть в футбол». То есть просил не выполнять то, что он скажет, а доходить до всего самим. Как-то сказал мне: «Когда у тебя небольшая возможность забить, посмотри — вдруг у кого-то это получится лучше. Знаешь, какое получишь удовольствие от этого!»

И когда мы играли со «Спартаком», был такой случай: я вышел на ворота с угла и мог бить сам, но покатил Эдику, и тот зашел с мячом в ворота. И тогда он сказал: «Теперь ты чувствуешь, что такое футбол?» — «Да, Эдуард Анатольевич». — «Ну, раз чувствуешь, значит, с меня подарок». И подарил мне свои новенькие футбольные трусы. Я в них с такой гордостью тренировался!

— На игры в них не выходили?

— Нет, потому что они мне были немного великоваты. А трехминутную запись фрагментов той игры мне потом на флешке дали, она у меня есть.

— Писатель Александр Нилин в книге серии «ЖЗЛ» рассказывал, что вы были первым, кто понял нового Стрельцова. Эдуард Анатольевич назвал вас своим любимым партнером на втором этапе его игры в «Торпедо». Насколько легко вам было понять его ходы?

— Когда мы только начали играть, я немножко не въехал в его футбол. Вот пример — ему дают передачу из середины на угол штрафной. Бегу под него традиционно открываться, а он мне раз — пяткой «двинул», чего я никак не ожидал.

После этого понял, что нельзя к нему относиться как к любому футболисту, который начал бы манипуляции с мячом, потом посмотрел, затем отдал. Он принимает решения гораздо быстрее — и не те, которые напрашиваются.

Я понял, что надо искать свободное пространство — и где бы оно ни было, он меня мячом найдет. И вот когда это прочувствовал, то такое удовольствие стал получать от игры! У нас было хорошее взаимопонимание. Саша Нилин не случайно об этом говорит, потому что, если взять 68-й год, то Стрельцов стал лучшим бомбардиром с 21 голом, а я забил 12. До этого у него таких показателей не было.

— У вас был отличный дриблинг. А не случалось такого, чтобы Стрельцов выражал недовольство, когда вы передерживали мяч и ему не отдавали?

— Он говорил: «Как видишь, так и играй. Но все-таки чувство меры надо знать». Всегда это была дружеская подсказка, не то что требования какие-то, а именно своего рода учеба. У меня никогда не было сомнений в том, что он мне доверяет. Ни разу в жизни он не хотел меня обидеть или унизить. И даже подсказки были немногочисленны. Он всегда говорил: «Доходите сами до футбола, потому что научить этому невозможно».

И он был прав, потому что тренер может только создать условия, чтобы раскрыть талант. Даже я сам не знал, что буду делать в следующий момент, потому что если ты будешь думать, то ничего не сделаешь. Это должно быть на подкорке, интуитивно.

— У кого был дриблинг лучше — у вас или у Анатолия Бышовца?

— Не хочу сравнивать. Но Бышовец был очень хорош в этом деле.

— А из футболистов, с которыми вы работали как тренер, можно кого-то сравнить по дриблингу с вами?

— Скажу в целом: из всех ребят, с которыми я работал, самым талантливым был Игорь Добровольский. Он шикарно мыслил на поле, техническое мастерство было такое высокое, что если что-то задумал, то всегда мог это исполнить. Скорость великолепная, скоростная выносливость — супер, общая выносливость — еще лучше… И он мог бы очень многого достичь, но была одна черта, которая не позволила ему подняться еще выше. Мне кажется, он не был внутренне заряжен на результат. Я, например, даже в домино проигрывать не могу. А Игорю было так много дано, что вот этой спортивной злости и голода до победы у него было не так много.

— Про роковую ситуацию, когда Стрельцова посадили, он в разговорах с вами когда-нибудь вспоминал?

— У нас был один разговор с ним на эту тему. Эдуард сказал: «Миша, мне, конечно, не очень приятно все это вспоминать, потому что я многое потерял из-за той ситуации. Но поверь мне, сидеть должен был другой человек. Я не виноват в том, что произошло». И тема была закрыта. Больше никогда его об этом не спрашивал, и он не возвращался.

Ему не было смысла меня обманывать. Имя того, кто виноват, он не назвал. Не напрямую, но косвенно его невиновность подтверждается тем, что в местах заключения его опекали. Будь все иначе, по этой статье такое было бы невозможно. А Стрельцова уважали и не давали в обиду.

— Он когда-нибудь при вас жалел, что ему так и не удалось сыграть ни на одном чемпионате мира? В 58-м был от этого в считаных неделях, в 66-м партия не разрешила…

— Сам он эту тему никогда не поднимал. Стрельцов, так сказать, был фаталистом. Но, видимо, это была такая показательная порка, чтобы спортсмены не задавались и не пытались сравняться по популярности с лидерами государства. А 66-й год — это перестраховка наша советская. И ведь в том же 66-м, только позже, ему разрешили выезд, и он полетел с «Торпедо» в Милан на матч Кубка чемпионов с «Интером». Этому Аркадий Вольский здорово поспособствовал. Он поручился за то, что Эдик никуда не сбежит, своей карьерой.

В 66-м на чемпионате мира и так хорошо выступили, четвертое место заняли. Но был бы еще и Эдик, лучший футболист страны, — на фоне не самых плохих игроков, которые у нас тогда были… То, что так и не сыграл на чемпионатах мира, — конечно, обидно. Все же сравнивали Пеле и Стрельцова. Болельщики на ЗИЛе, когда в миллионный раз вставал этот вопрос, отвечали: «Если бы Пеле выпил столько кофе, сколько Стрельцов — водки, то давно бы помер».

— Кого водка точно сгубила — так это Воронина. Он разбился в аварии через несколько дней после знаменитой победы сборной 3:0 над могучими венграми, когда Михаил Якушин отправил его со сбора. Спасли, но с футболом вскоре закончил. И покатился по наклонной…

— Авария была страшнейшая. Основной удар пришелся по голове. От мгновенной смерти Валеру спасло то, что спинка кресла была сильно отклонена, и его отбросило на заднее сиденье. Несмотря на это, он выкарабкался, вылечился, стал тренироваться с бешеной яростью. Все это было на моих глазах — как он готовился, как работал, как сбрасывал вес, оставался на дополнительные занятия с мячом, по физподготовке.

Помню, как он начал играть и забил Яшину на «Динамо» со штрафного… Доиграл чемпионат 69-го. Меня и Качалин тогда в сборной спросил: «Как Воронин?» — «Тренируется вовсю, молодец, сбросил вес». Гавриил Дмитриевич просил передать, что на него надеется и рассчитывает, что тот подойдет к чемпионату мира. А потом возвращаюсь в «Торпедо» из турне сборной по Южной Америке в начале 70-го — там уже ни Стрельцова, ни Воронина, который отчислен. Что там произошло — не могу сказать.

Видимо, в той аварии с головой все-таки что-то произошло. Такие вещи не остаются без последствий. Действительно, Валера покатился, хотя мы все его поддерживали. Появлялся со спиртным… Саша Нилин его поддерживал с точки зрения творчества. Воронин был шикарнейшим аналитиком!

Я всегда смотрел на него и думал: «Это будущий руководитель советского футбола». Интеллигентный парень, просто красавчик. Как он за границей на английском со всеми общался! Даже люди, которые советских граждан воспринимали с подозрением, видели его и таяли. И вот так сложилась судьба.

— Меня поразило признание экс-чемпиона мира по шахматам Анатолия Карпова, возглавлявшего комиссию по реабилитации Стрельцова, что уголовное дело… уничтожено. Ничего не найдешь, следов нет.

— Скорее всего, так. И это лишний раз доказывает, что дело состряпали.

— Вам часто доводилось бывать дома у Стрельцова, общаться с его женой Раисой, с мамой Софьей Фроловной?

— Да, конечно. Софья Фроловна была строгая женщина, Эдика страшно любила, и эта строгость появилась у нее из-за большой заботы о нем. И он мать очень любил, с его стороны было послушание. И Эдик у нас часто бывал. К экзаменам часто готовились вместе — то у него, то у меня. Праздники отмечали, Новый год…

Потом они с мамой стали жить отдельно. Раиса была хозяйкой. Вот он приедет после игры, сумку бросит в угол. На следующее утро берет эту же сумку, а там уже все чисто и выглажено вплоть до шнурков. Она очень любила, опекала его, ухаживала. У них дружная семья была.

— Помню, как вы в прессе возмущались сериалом «В созвездии Стрельца». Меня как раз и возмутило там то, что авторы умертвили Софью Фроловну, пока Эдуард был в заключении, хотя в реальности мама его пережила. И еще — что в сериале после зоны его опять свели с первой женой Аллой.

— Да это вообще позорище. После этого сериала я уже фильм «Стрельцов» вообще смотреть не стал, потому что мне сказали: «Совсем расстроишься». А как сериал заканчивается?! 65-й год, они приезжают после чемпионства, когда играли с «Черноморцем», и на вокзале его встречают жена с дочкой. Да у него уже в это время была новая семья, в 64-м родился сын Игорь! Зачем такие вещи выдумывать?!

— Верите в версию, что огромной удачей для Стрельцова стала смена Никиты Хрущева на Леонида Брежнева во главе партии — а без этого ему с большой долей вероятности не удалось бы вернуться в футбол?

— Думаю, так и есть. Это и парторг ЗИЛа Аркадий Вольский рассказывал. Насколько знаю, соответствует действительности и фраза Брежнева: «Если какой-нибудь рабочий, слесарь выйдет из тюрьмы, ему же можно работать слесарем. Так почему футболист не может играть в футбол?» После чего Стрельцов и вернулся.

— Легендарная фраза, за которую Леониду Ильичу можно многое простить.

— Да-да. Никогда не забуду, как в 64-м году Эдик, которому еще было запрещено выступать за первую команду «Торпедо», поехал играть на Ширяево поле за торпедовскую клубную команду против «Спартака». Там забор снесли! Потому что стадион был небольшой, а народу столько приперло, что, несмотря ни на какую милицию, забор сломали, поле обступили и смотрели, как Стрельцов играл.

Это мне рассказывали очевидцы, а на моих глазах была другая история. Тоже 64-й год, дубли «Динамо» и «Торпедо» играют на Восточной. Кто-то распустил слух, что Стрельцов будет играть. Приезжаем, а там биток: единственная тогда трибуна заполнена, болельщики на фонарях висят, на крышах домов вокруг. Все облеплено людьми. Мы нашли какое-то местечко за воротами, встали.

Выходят перед игрой — Эдика нет. А потом ребята считают: смотрите, торпедовцев-то десять вышло на разминку! Но на игру — вышел. Тайм поиграл — и, видимо, кто-то там стукнул. И на второй ему выйти уже не разрешили. Вот это я видел собственными глазами. А в следующем году Стрельцов уже выигрывал чемпионат СССР…

— В 1970 году уже не попадавший в основу «Торпедо» Стрельцов играл за дубль против «Динамо», и Сергей Никулин порвал ему ахилл. Играя с Никулиным за «Динамо», не спрашивали его про тот эпизод?

— Он не нарочно это сделал. Стечение обстоятельств. Никулин совсем еще мальчиком был и хотел себя проявить. После ахилла Стрельцов так и не смог восстановиться. В 71-м его в команде уже не было.

— Вы рассказывали, что вместе со Стрельцовым готовились к экзаменам. Как это было? И как вы их сдавали?

— Самым трудным предметом для нас был научный коммунизм, потому что его нужно было заучивать. А когда писали контрольные, сдавали какие-то работы, поблажки для нас, конечно, были. У нас был один жесткий преподаватель, который не по билету спрашивал, а задавал вопросы. Но перед ним сел Эдик, и вдруг он говорит: «Стрельцов, вы мне напишете все об Олимпиаде 1956 года, особенно о футбольном турнире». В котором Эдик сам играл (смеется). А мне задали вопрос об истории советского футбола — кто когда был чемпионом и т. д. Мы это все, понятно, назубок знали.

— Много ездили со Стрельцовым за ветеранов?

— Раз шесть-семь точно.

— Ходила легенда, что Эдуард Анатольевич мог на банкете принять лишнего, а наутро спросить: «Как вчера сыграли-то?» И уточнить: «А я играл?»

— (Смеется.) Бывало всякое. Стрельцов — человек простодушный. Но, честно говоря, не лежит у меня душа к такого рода воспоминаниям. Он у меня остался совсем другим в памяти — как футболист, личность, товарищ.

— Вы не участвовали в той страшной поездке ветеранов под Чернобыль, где Стрельцов, говорят, и глотнул роковую дозу радиации?

— Нет. Не мог поехать, потому что работал в «Динамо» и не было времени. Многие не понимали, что это такое…

— За сколько времени до смерти видели Стрельцова в последний раз?

— В ночь перед тем, как он умер. 21 июля у него день рождения, и мы с Вячеславом Соловьевым поехали в больницу на Каширку. Заходим в палату, Эдик под капельницами. Начинаем поздравлять, а он только глазами показал: мол, слышу. И ночью его не стало.

— Помните историю, что о смерти Эдуарда Анатольевича сообщили по стадиону, когда он еще был жив?

— Конечно. Мы были на какой-то игре дня за три. Я оттуда позвонил Игорю, сыну Эдика, и спросил, как дела у отца. Тот ответил, что ситуация тяжелая. Потом Соловьев взял трубку — и, поговорив с Игорем, сказал: «Все, конец». Кто-то это услышал — и объявили по стадиону. Хотя речь шла о том, что шансов на выздоровление нет. Получился испорченный телефон.

— Правду сказал Игорь Стрельцов, что вы с бывшим управделами президента России Павлом Бородиным устроили жену Стрельцова в кремлевскую больницу после второго инсульта, и там ее выходили?

— Да. Пал Палыч всегда очень трепетно к ветеранам относился. Действительно, он устроил ее туда, а я об этом попросил.

— Еще слова Игоря: мол, вы с Бородиным вылили половину канистры цемента под памятник Стрельцову на Ваганькове, чтобы тот не заваливался.

— Лично мы этого не делали — просто Пал Палыч дал указания. Кого-то рядом хоронили — и, видимо, памятник покосился. Мы просто поспособствовали тому, чтобы за могилой там хорошо следили. Не без помощи Бородина и Валентину Козьмичу пробили место на центральной аллее Ваганькова.

— Кстати, самого Игоря, который какое-то время работал в милиции, вы туда по динамовским связям устраивали?

— Да. Мы до сих пор с ним дружим. Стараюсь опекать его, если есть возможность, помогаю. Сын Стрельцова — очень хороший, достойный, порядочный парень. Сейчас он тоже хорошо устроен, работает в охранном предприятии. Все нормально — и слава богу.

— Ирония судьбы, что Эдуард Анатольевич сидел, а его сын в милиции работал.

— Есть такое. Но думаю, что и в милиции очень многие Стрельцова любили и ценили не меньше, чем мы.

Окончание — здесь

Источник